– Привет! – поздоровалась она так, словно мы были знакомы уже лет сто, – меня Люся зовут.
– А я…
– Катя, я знаю. Ну, как тебе наша семейка Адамс? – спросила она со смешком.
– Я еще до конца не разобралась, – ответила я дипломатично, доставая из холодильника сыр и ветчину, чтобы сделать сэндвичи.
– Да брось. С первого взгляда все ясно, – отмахнулась девушка. – Извращенцы. У Владимировича бес в ребро, а его жена делает вид, что так и надо. И старуха туда же. От нее я не ожидала.
– Жена? Ты о ком?
– О Таньке. О ком же еще? Ты что, не заметила ту, что с постной рожей?
– Она его жена?! А Карина тогда кто?
– Эта шалава? Невеста. Не помню, какая по счету. Сколько их тут перебывало – мама не горюй! Но эта ушлая оказалась. В два счета скрутила старикана. Танька с матерью пикнуть не успели. И поделом. Они обе с приветом.
Я чуть не выронила нож, которым нарезала свежий батон.
– Погоди, ты меня совсем запутала. Если Татьяна – жена Сальникова, то почему она все это терпит?
– Говорю же – повернутая. Вот до чего образование доводит, моя матушка всегда говорила: «Меньше знаешь, крепче спишь».
– Ну, поговорка не совсем про это… – машинально ответила я, укладывая сэндвичи с ветчиной и сыром в специальную корзинку, выстланную изнутри чистой хлопковой тканью в пасторальную бело-синюю клеточку.
– Про это самое. Ты им еще курицу холодную сунь, со вчерашнего обеда осталась.
Я послушно достала из холодильника половину вареного цыпленка, завернула в пленку и пристроила его рядом с сэндвичами. Люся продолжала самозабвенно болтать.
– Танька вон ученая, вся в каких-то степенях, лекции по философии читает, а собственного мужика в ЗАГС отвести не удосужилась. И ведь ребенка с ним прижила! Вообще-то, я его понимаю. Кто ж с такой занудой жить захочет? Ты к ней в комнату зайди: все книги по алфавиту разложены, в картотеку записаны. Дай ей волю, она бы их все обрезала, чтоб одного формата были. А одежда в шкафу? Она у ней вся развешена по цвету. Как в магазине! А как она ест? Все по отдельности! Сначала гарнир, потом котлету, а уж затем остальное.
Я кивнула, вспомнив, как Татьяна возилась с борщом. Но спросила я о другом:
– Ты сказала, что они не были в ЗАГСе. А как же девочка? Она ведь дочь Игоря Владимировича?
– Ну, девчонку-то он сразу на себя записал, – скривилась Люся. – Хоть в этом порядочный оказался. И что? Наличие дочки не мешает ему баб менять, как пер…
Люся поперхнулась чаем и вытаращила глаза. Я обернулась. В кухню впорхнула Карина. Искоса зыркнув в мою сторону, она схватила корзину со стола и, не сказав ни слова, удалилась.
– Вот задрыга, – сказала Люся с чувством. – Послал же бог на нашу голову.
– Если все так плохо, почему тогда Татьяна не уйдет? – искренне удивилась я.
– Ха! Уйдет она, как же! Что она, сама себе враг? Кроме того, что-то у нее в голове перемкнуло, и она зациклилась, что люди должны быть свободны от обязательств. Даже книжку про это написала. Только странная какая-то свобода получается: он по бабам ходит, домой их водит, типа, с женой знакомить, а она продолжает твердить, что «абсолютно счастлива» и что у них «идеальное супружество нового типа». Один раз, правда, не выдержала, закатила ему сцену. При мне дело было. Так он посмотрел на нее так презрительно, пригладил свои три волосины и говорит: «Уж не самая ли обыкновенная ты самка, моя дорогая?» Танька сразу заткнулась. Знаешь, – Люся вдруг понизила голос, – по-моему, ей просто идти некуда…
– А чем Сальников занимается?
– Кто его разберет? Дом, сама видишь, какой отгрохал, денег – лом. А откуда средства – понятия не имею. На службу с девяти до пяти он точно не ходит. Коллекционер он.
– И что коллекционирует? – Я заинтересовалась.
– Да все подряд. – Сказала она как-то неуверенно. Мне почему-то показалось, что Люся что-то недоговаривает, но расспросить ее я не успела. В кухню ворвалась Наташа и сходу потребовала:
– Налей мне чаю!
– Сама налей, – спокойно ответила я. – Чайник только что вскипел.
Люся посмотрела на меня одобрительно, а вот Наташа мгновенно вспыхнула:
– Ты что себе позволяешь?! – завизжала она. – НЕМЕДЛЕННО! ДАЙ! МНЕ! ЧАЙ!
Я даже не повернулась в ее сторону.
– Не хочешь работать? Убирайся тогда! Совсем обленились! – вопила девчонка, явно повторяя чьи-то слова.
Неожиданно она смолкла. Я услышала, как открылась дверца шкафа. Звякнула чашка о край стола. За спиной что-то прошуршало, раздался звук льющейся воды.
Я не ожидала такой легкой победы и, обернулась, почувствовав неладное, но было поздно. Под Люсин крик «Да что ж ты делаешь, зараза!» я увидела, как падает наполненная крутым кипятком чашка. Вода, пар осколки полетели во все стороны. Мне повезло, большая часть воды попала на туфли, но все равно было очень больно.
Лицо Наташи исказилось, глаза стали круглыми. Она попятилась, потом круто развернулась и выбежала. Люся погрозила ей вслед кулаком и, причитая, бросилась ко мне.
– Святые угодники, Катя! Тебе больно?
– Терпимо. – Я выдавила из себя улыбку.
– Ну, все, сейчас я ее выпорю, – прорычала горничная.
– Погоди!
Куда там! Люси и след простыл. Прихрамывая, я поплелась следом, ориентируясь на топот ее ног и сердитые вопли.
Дом как будто вымер. Пока я пересекала большую гостиную и карабкалась по лестнице на второй этаж, мне не встретилось ни единой живой души. Я понимала, Сальников с Кариной уехали на пикник, но оставались еще мать и бабушка девочки. И если Розалия была глуха как пень, то Татьяна не могла не слышать криков. Тем не менее, она так и не появилась.